История любви: Бром и Хина

таксоводевиль

(в тексте присутствуют цитаты из писем А.П. Чехова и дневника П.Е.Чехова)

Бром Исаевич, такса

Хина Марковна, такса

Павел Егорович Чехов

Антон Павлович Чехов

Мелихово. Усадьба Чехова.

Павел Егорович пишет в дневнике, рядом – счеты, аптечка и стетоскоп.

Антон Павлович чистит ружье.

Хина и Бром дурачатся.

АНТОН. Славный народ – собаки! Иные умнее человека будут. А уж как они любят, как верность свою хранят, так человек совсем не способен.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Антоша, зачем нам эти коротколапые немки? Неужто мало Шарика и Арапки? Белолобый еще вот. И лайки две. У нас целый собачий двор!

АНТОН. Таксы – барсучьи собаки! Лайки на охоте погонят барсука, а барсук в нору – прыг! Вот и охоте конец! А такса залезет в нору и достанет добычу. Почему у таксы длинный нос?

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. У таксы – не знаю. Знаю, почему у любопытных женщин – длинные носы…

АНТОН. А чтобы такса в нору пролезла и унюхала, есть ли там зверь. А почему у таксы длинный хвост?

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Тем более – не знаю. У женщин хвостов не наблюдал.

АНТОН. Длинный хвост нужен, чтобы из норы таксу вытащить! Дёрнешь за хвост и вытащишь из норы таксу с барсуком в зубах. Патрон сэкономишь.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. А если хвост оторвется? Ни барсука, ни таксы из норы не вытащу, а только хвост?

АНТОН. Не оторвется! Это настоящее достижение селекции! От скрещивания дворняги с крокодилом!

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Интересно, летающих собак еще не вывели селекционеры? Чтобы в небе на вальдшнепа охотиться…

Бром и Хина пытаются взлететь, но попытки тщетны.

ХИНА. Отчего таксы не летают?!

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. (записывает в дневник) 15 апреля. 1893 год. Обедню служили в Мелихове. Приехала Маша и привезла с собой 5 фунтов сала, 10 фунтов грудинки, 10 фунтов свечей и двух маленьких такс. 

АНТОН. Едучи со станции, таксы сильно озябли, проголодались и истомились, и радость их по прибытии была необычайна.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Безобразной наружности собаки! Лапы кривые, тела длинные…

АНТОН. Но ум необыкновенный.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Они бегали по всем комнатам, ласкались, лаяли на прислугу. Их покормили, и после этого они стали чувствовать себя совсем как дома.

БРОМ. Ночью они выгребли из цветочных ящиков землю с посеянными семенами и разнесли из передней калоши по всем комнатам.

АНТОН. А утром когда я прогуливал их по саду, привели в ужас наших собак-дворян, которые отродясь не видали таких уродов.

ХИНА. Самка симпатичнее кобеля. У кобеля не только задние ноги, но и морда, и зад подгуляли.

БРОМ. Первый ловок и гибок, вежлив и чувствителен, вторая неуклюжа, толста, ленива и лукава.

АНТОН. Но у обоих глаза добрые и признательные. Таксы очень понравились и составляют злобу дня. Любят гулять по полю и в лесу, но не иначе как с нами.

БРОМ. Первый любит птиц.

ХИНА. Вторая тычет нос в землю.

АНТОН. Оба любят плакать от избытка чувств.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Драть их приходится почти каждый день: хватают больных за штаны, ссорятся, когда едят, и тому подобное. Понимают, за что их наказывают.

АНТОН. Спят у меня в комнате.

Бром и Хина поют.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Ну-с, что растявкались без повода?

АНТОН. Приветствуют, не иначе.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Антоша! Давай клички немкам придумаем! Назовем их Тётка и Дядька? Или Каштанками назовем? Она – Каштанка, а он – Каштан!

АНТОН. Вот уж нет! Мы с Машей посоветовались, и я решил… Мальчика будем звать Бромом! А девочку – Хиной!

БРОМ. Привет, Хина!

ХИНА. Привет, Бром!

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Это что за имена такие? Бром и Хина? Совсем не собачьи.

АНТОН. (достает пузырьки из аптечки) Два незаменимых лекарства в моей аптечке! Бром – успокоительное, а хина – лекарство от малярии.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. А при чем тут таксы? (указывает на другие лекарства в аптечке) Предложи еще валерианой и ландышем собак назвать?

БРОМ. Привет, Валерьянка!

ХИНА. Привет, Ландыш!

АНТОН. Никаких валерьянок и ландышей! Хина Марковна и Бром Исаевич, добро пожаловать в нашу семью!

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Ох, Антоша. Ну, будь по-твоему. Бром успокоительный и Хина малярийная.

АНТОН. А как еще собак могут называть в семье доктора?! Только так. Запиши их клички в свой дневник, а то забудешь!

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Я тебе не писатель! Ты писал про Каштанку, вот и про Хину с Бромом теперь напиши!

АНТОН. Да-да, прости, ты не писатель, а летописец!

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. (записывает в дневник) Утро ясное. По ночам морозит. В парнике муравьи завелись. Начали пахать и овес сеять. Посадили деревья у пруда.

АНТОН. А про такс ни словечка?

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. (пишет) Таксы радуют. Но лают без дела. И мешают Антону заниматься писательством.

АНТОН. Это уже неправда.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Мой дневник. Что хочу, то и пишу.

БРОМ. Новые хозяева нас приняли хорошо: ласкали, умилялись, учили командам. Спали мы действительно в теплом доме.

ХИНА. А в собачьем дворе нас не приняли. Совсем.

БРОМ. Белолобый недовольно рычал, когда мы приближались.

ХИНА. Шарик с Арапкой гонялись за нами, будто мы кошки!

БРОМ. Лайки глядели косо.

ХИНА. Глядели зло.

БРОМ. Но нас это мало волновало.

ХИНА. Мы радовались новой жизни.

БРОМ. И новым хозяевам!

ХИНА. Собачьей дружбы ведь не бывает? Как думаешь, Бром?

Бром и Хина поют.

Собачья свора дворами правит,

И в каждой своре есть свой вожак.

Собачья дружба – не знает правил,

В собачьей дружбе до драки – шаг.

 

Пугают лаем чужих – от злости.

Но повар выйдет – и свет померк.

Собачья дружба – до первой кости,

Собачья дружба – не длится век.

 

В собачьей своре большие риски –

Легко нарваться на острый клык.

Собачья дружба до вкусной миски.

У вкусной миски продлится миг

Собачья дружба…

 

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. (записывает в дневник и считает на счетах) Убрали овес в закрома, вышло с 45 копен мешков 72, примерно 252 пуда или 285 пудов. Молотили рожь. Кончили. Заплатили за молотьбу по 15 коп. копна, 36 копен, 5 р. 40 коп.

АНТОН. За лето таксы обвыклись и целыми днями гоняли по саду кур и гусей.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Но между лайками, таксами и дворовыми псами шла настоящая война. Они кусались и дрались. Собачий лай мешал спать.

АНТОН. По ночам собаки таскали еду из кладовой и разоряли клумбы.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Антоша оказывал помощь Брому, когда его потрепала гончая.

АНТОН. И выхаживал Хину, когда она отравилась.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. У рыженькой Хины были такие коротенькие, все в сборах ножки, что брюхо у нее чуть не волочилось по земле. Каждый вечер Хина подходила к Антоше, клала ему на колени передние лапки и жалостливо и преданно смотрела ему в глаза. Он изменял выражение лица и разбитым, старческим голосом говорил…

АНТОН. (слушая Хину стетоскопом) Хина Марковна!.. Страдалица!.. Пузо до земли!.. Опять поганок объелися?.. Вам ба лечь в больницу!.. Вам ба там ба полегчало ба-б.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Целые полчаса он проводил с этой собакой в разговорах, от которых все домашние помирали со смеху.

АНТОН. Затем наступала очередь Брома.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Он так же ставил передние лапки на коленку, и опять начиналась потеха. Обращался к нему Антоша голосом, полным тревоги.

АНТОН. (слушая Брома стетоскопом) Бром Исаевич! Как же это можно? У отца архимандрита разболелся живот, и он пошел за кустик, а мальчишки вдруг подкрались и пустили в него из шпринцовки струю воды!.. Как же вы это допустили?

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. И Бром начинал злобно ворчать.

БРОМ. Бром Исаевич мог схватить кого-то из них за штаны!

ХИНА. А Хина Марковна – основательно погрызть дорогую трость.

АНТОН. Но таксам всё прощалось, ведь они умели «смотреть человеческими глазами».

Бром и Хина поют,

Павел Егорович и Антон Павлович подпевают.

Немецким вечером унылым

Свели дворняжку с крокодилом.

И милый вышел результат:

Порода такса нарасхват.

 

Я таксе кричу: ко мне!

И такса бежит к стене.

Я таксе кричу: дай лапу!

И такса ложится на пол.

 

Когда в руке твоей вкусняшка,

В ней просыпается  дворняжка.

Когда вкусняшку уронил,

Проснется хитрый крокодил.

 

Я таксе кричу: служить!

Она за котом бежит.

Я таксе кричу: апорт!

И такса в ответ зевнёт.

 

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. (записывает в дневник) Пасмурно; ходили с таксами на охоту, но барсука в норе не нашли.

АНТОН. Охота с таксами была полна приключений!

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Они бегали по лесу и постоянно лаяли.

БРОМ. Бром обязательно застревал в буреломе, приходилось его спасать.

ХИНА. А Хина ранила лапу, прихрамывала, но всё равно самоотверженно шла вперед.

АНТОН. Через час хождения по лесу, мы уже забывали, зачем сюда пришли.

БРОМ. Собирали грибы на жарёху.

ХИНА. Ели малину на просеке.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. А когда заглядывали в барсучьи норы, барсука там уже не было… Это таксы во всем виноваты! Лаять надо было тише!

АНТОН. Зачем нам барсук, пусть себе живет. Поохотимся в следующий раз.

Бром и Хина поют.

Сезон охоты – плодотворный стресс,

Где пули из свинца, а нерв из стали.

В любой охоте главное – процесс,

Ружьё и патронташ – уже детали.

 

Такс натаскали: в них вселился бес,

Капканы с пыльных чердаков достали.

В любой охоте главное – процесс,

Ружьё и патронташ – уже детали.

 

Пусть замирает в страхе дикий лес,

Как на охоту с первым солнцем встали.

Хотя в охоте главное – процесс,

Ружьё и патронташ – уже детали.

 

Токует вальдшнеп где-то, но не здесь,

И в норах барсука искать устали.

Жаль, что в охоте главное – процесс,

Ружьё и патронташ – уже детали.

 

Спешим домой с ружьём наперевес,

Барсук не найден, тягу не застали.

В любой охоте главное – процесс,

А есть ли дичь в мешке – уже детали.

 

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. (записывает в дневник) Дождь. Кислая погода, работать нельзя. У Брома часто бывает рвота. Бегает он за дворняжкой. Хина же – всё еще невинная девушка.

АНТОН. Таксы жили вполне дружно, пока Бром Исаевич не полюбил дворняжку.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Какая любовь у собак? У собак – инстинкт.

БРОМ. Ничто человеческое нам не чуждо.

ХИНА. Такса не может любить дворняжку! Такса не может любить дворняжку! Такса не может любить дворняжку! Признайся, Бром Исаевич, что между вами всё несерьезно. Признайся, что поддался минутной слабости. Признайся, что пошел на поводу у инстинкта.

БРОМ. Дворняжка – это не приговор.

ХИНА. У неё облезлый хвост!

БРОМ. Зато пушистая холка!

ХИНА. У неё прокусано ухо!

БРОМ. Потому что боевой нрав.

ХИНА. У неё разные глаза!

БРОМ. Один – правый, другой – левый!

ХИНА. У неё кривые ноги.

БРОМ. Зато длинные! Не то, что у некоторых…

ХИНА. Бром, как ты мог?

БРОМ. Сердцу не прикажешь.

ХИНА. У тебя нет сердца… У тебя нет сердца!

БРОМ. Девочки-таксы – ревнивые плаксы.

Бром и Хина поют.

Наш двор в ожиданье напрягся,

Таких не видал визави,

Когда чистокровная такса

Дворняжке скулит о любви.

О чувстве теории спорны,

Ведь сердцу не важен расчёт.

Любви все породы покорны,

В любви не бывает пород.

 

Ах, без любви жить собакам тяжко,

Но – даже в самый суровый час

Такса не может любить дворняжку,

Такса не может любить не такс.

 

Табу – внепородная вязка.

Табу – не указ, се ля ви!

Селекция терпит фиаско,

Когда у собак – по любви.

Хоть сопротивляйся упорно,

Верх чувство над смыслом берёт.

Любви все породы покорны,

В любви не бывает пород.

 

Ах, без любви жить собакам тяжко,

Но – даже в самый суровый час

Такса не может любить дворняжку,

Такса не может любить не такс.

 

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. (записывает в дневник) Ночью выпал глубокий снег. Померзло в саду все. Дров привезли 2 воза из своего лесу. В село Лопасню ездили. Сани купили за 4 р. простые. Хинка ощенилась 2-мя щенками.

АНТОН. Отцом щенят оказался дворовый пес Шарик.

БРОМ. Не понял! Как так?!

ХИНА. Сердцу не прикажешь.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. (записывает в дневник)  Бром охраняет Хину и щенят.

БРОМ. А что мне еще остается?! Приходится охранять.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. (записывает в дневник)  Осталось 93 меры овса. Деревенские мальчишки скормили лайкам хлеб с битым стеклом. И оба пса погибли.

АНТОН. В доме произошел пожар. С обеда воняло дымом, жаловались на угар, а вечером в щели между печью и стеной увидели огненные языки.

ХИНА. Звон в колокол. Дым. Толкотня.

БРОМ. Мужики тащат во двор пожарную машину. Шумят в коридоре. Шумят на чердаке.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Хина и Бром воют – им негде спать.

АНТОН. Баба с иконой.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. В результате: сломанная печь, сломанная стена, содранные обои, сломанная дверь, загаженные полы, вонь сажей!

АНТОН. А еще, кроме всего, новый повод известному лицу нести чепуху и орать.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Это ты про меня, Антоша? Когда я нес чепуху и без дела орал? Если и орал, то по делу! (Брому и Хине) А вы пошли прочь! Тявкаете и носитесь как заведенные, голова от вас болит!

Бром и Хина расходятся по разным углам.

ХИНА. Окна заледенели, как зимою. Восход солнца яркий.

БРОМ. В доме во всех комнатах холодно.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. (записывает в дневник) 12 октября. 1898 год. Павел Егорович скончался в Москве в пять часов пополудни после неудачной хирургической операции.

АНТОН. (закрывает дневник и пишет сверху) В августе 1899 года Мелихово продано.

ХИНА. Однажды утром на дом повесили огромный замок.

БРОМ. Нам пришлось ночевать в холодной конуре рядом с дворовыми собаками.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Антон из-за болезни переехал жить в Ялту.

АНТОН. А таксы остались одни в Мелихове.

ХИНА. Жизни с дворовыми собаками мы не выдержали.

БРОМ. Бром заболел бешенством.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. И его пришлось пристрелить.

Павел Егорович берет ружье и стреляет в воздух.

ХИНА. А Хина подралась с соседским псом.

АНТОН. И умерла в мучениях.

Бром и Хина поют.

Недолог путь собачий,

Извилист и непрост.

Порою слёз не прячет,

Хромой бродячий пёс.

Обед его случаен

И беспокойны сны.

Забыл о нем хозяин,

В том нет его вины.

 

Прощайте собакам шалости,

Нельзя им без лая и драк.

Не бросайте собак, пожалуйста.

Не бросайте собак…

Прощайте собакам шалости,

Без шалостей им никак.

Не бросайте собак, пожалуйста.

Не бросайте собак…

 

Недолог путь собачий

На грязном пустыре.

Мечтает пес бродячий

О теплой конуре.

О косточке и кроме

Того, чтоб был обед,

О доброте и доме,

Которых больше нет.

 

Прощайте собакам шалости,

Нельзя им без лая и драк.

Не бросайте собак, пожалуйста.

Не бросайте собак…

Прощайте собакам шалости,

Без шалостей им никак.

Не бросайте собак, пожалуйста.

Не бросайте собак…

 

АНТОН. Антон переживет своих любимцев всего на 5 лет.

ПАВЕЛ ЕГОРОВИЧ. Как бы ни вели себя собаки, все равно после лета должна быть зима, после молодости старость, за счастьем несчастье и наоборот; человек не может быть всю жизнь здоров и весел и надо быть ко всему готовым. Надо только, по мере сил, исполнять свой долг – и больше ничего.

АНТОН. Хорошему человеку бывает стыдно даже перед собакой…

Конец